Честно говоря, нет сейчас времени искать грамотную подборку по СЛОНу, но вот первое что нашел.
Там даже с Освенцимом сравнение приводится по численным показателям.
С момента образования и до последнего дня деятельности СЛОН отличался особенно жестоким режимом. Истязания заключенных были обыденным делом.
В лагере существовала практика наказания тяжким и бессмысленным трудом. За мелкие провинности, а порой и просто для развлечения «надзора» арестантов жестоко избивали, заставляли пригорошнями переносить воду из одной проруби в другую («Черпать досуха!» – командовал при этом конвой), перекатывать с места на место многотонные валуны, зимой на морском берегу полураздетыми громко и до изнеможения «считать чаек» (до 2000 раз), выполнять другие не менее «полезные» трудовые задания.
Провинившихся зимой обливали на улице холодной водой, ставили голыми в «стойку» на снег, опускали в прорубь или в одном белье помещали в карцер – неотапливаемый «каменный мешок» или щелястый дощатый сарай. Летом раздетых узников привязывали на ночь к дереву – ставили «на комара», что в условиях Приполярья означает медленное умерщвление.
Карой за более серьезные проступки – нарушения лагерного режима, членовредительство-«саморубство», «самообморожение», попытку побега – было помещение во внутрилагерную тюрьму – «штрафизолятор». Мужская тюрьма находилась на соловецкой Секирной горе, женская – на Большом Заяцком острове. Режим «Секирки» был таков, что дольше 2–3 месяцев в ней не выдерживал никто.
Бессудные расправы с заключенными в СЛОНе практиковались всегда. Чаще всего казни производились в небольшом полуподвальном помещении под «кремлевской» колокольней. Кроме того, принимая очередной «этап», начальник УСЛОНа Ногтев имел обыкновение прямо на пристани для острастки вновь прибывших собственноручно расстреливать одного-двух из них. «Людей расстреливали – “неисправимых”, непонравившихся, опасных, как казалось начальству, – а затем списывали их как умерших от какой-либо болезни»12, – свидетельствует Д.С. Лихачев. Однако история Соловецкого концлагеря знает и несколько массовых расстрелов за неповиновение или по обвинению в заговорах. В декабре 1923 г. охраной было убито 6 «политиков», в октябре 1929 г. казнено, по разным данным, от 300 до 600 «каэров» и т.д.
У убитых и умерших, по свидетельству О.В. Волкова, перед тем, как свалить их в общую могилу, «по лагерной традиции молотком выбивали зубы с золотыми коронками»13. Зимой тела закапывали в снег, и они становились кормом для диких зверей, летом трупы сваливали в огромные ямы около соловецкого «кремля» или в лесу – без каких-либо обозначений. Часто смертники перед казнью сами рыли себе могилы.
Огромной была заболеваемость и смертность от частых эпидемий. В течение зимы 1925/26 г. цингу перенесли свыше 30 % узников. Зимой 1929/30 г., по официальным данным, тифом переболел почти каждый второй лагерник (свыше 25,5 тыс. из 53 тыс. человек), из которых умерло 3,6 тыс., или 6,8 % от общего количества14.
Из 100 «каэров-трехлетников» первых «призывов» к моменту освобождения в 1927 г. 37 умерли, 38 были превращены в калек и лишь 25 покинули лагерь здоровыми. По свидетельству генерала Зайцева, большинство из этих последних либо попали на относительно «хлебные» лагерные места (канцеляристов, кладовщиков, кухонных рабочих и т.п.), либо каким-то образом ухитрялись регулярно получать продуктовые посылки с воли15. Смертность и инвалидность среди заключенных с более продолжительными сроками, естественно, была выше.
Объективные данные об общей смертности в Соловецких лагерях отсутствуют. Сами узники оценивали ее в пределах 35–40 % и более.