Нет ответов

[Калитка]

Сорок лет — большой срок, больше, чем полжизни, страшно подумать, как много. Но как же быстро пролетает это время! Может быть, отчасти потому, что в темпах современной жизни память человека не в состоянии сохранить всё изобилие фактов. Не минуты и не дни, а почти целые годы уходят из памяти, и только отдельные моменты, спрессованные в какой-то рассказ самому себе, высвечиваются из пустоты, как вспышки зенитного прожектора. Вот и эти прожекторы... Первое военное лето. Я на чердаке у слухового окна нашего дома на Новой Басманной, у меня капюшон из асбестовой ткани, щипцы для «зажигалок»... В одиночестве я охраняю наш дом. Сижу на балке, временами подрёмываю. Но вот начинается грохот зениток, вспыхивают прожекторы, они высвечивают облачки разрывов и на круге горизонта — аэростаты воздушного заграждения. Прожекторы обшаривают небо, слышен гром выстрелов и разрывов, в перекрестье лучей — серебристый самолёт. Сознание как-то не сразу подсказывает: «Да ведь этот самолёт над нашей Москвой, он же фашистский!» В его сторону направляются пунктиры трассирующих снарядов, потом слышен сильный взрыв. В последующие дни и годы мы видим в развалинах большой левый кусок очень важного и дорогого нам дома между площадью Ногина и Ильинскими воротами. А на Арбате в развалинах театр Вахтангова. Позже узнаем, что в театре в ту ночь дежурил и погиб при бомбежке известный артист Куза. Мы с женой в кинотеатре «Художественный» на Арбатской площади, В середине сеанса начинает выть сирена, и голос Левитана сообщает: «Граждане, воздушная тревога!» Всех отправляют в метро. Мы проходам через подземный зал, уже уставленный лежаками, спускаемся в тоннель, идём метров двести и потом часа полтора сидим на рельсах. Сообщение: «Угроза воздушного нападения миновала, отбой». Расходимся по домам. Пешком, конечно. Еще одна вспышка памяти: в переулке у Сретенки я дежурю во дворе нашего НИИ. Начинается очередная тревога. На что похожи раскаты залпов зениток? Лет через пятнадцать мне померещился этот шум, и возникло ощущение тревоги; оказалось, что это под нашим балконом с грузовика ссыпали в подвал картошку. Но не только зенитки и прожектора.... Слышно то и дело свистящее пение осколков снарядов. Кажется, что они летят медленно и безобидны. Только когда рядом с тобой падает такой осколок, понимаешь, что если он тебя заденет, то будет очень плохо: с такой силой он шмякается об землю. В Москве мешками с песком загорожены подвали и витрины. На периферийных перекрестках и площадях, например, на нынешней площади Ильича, — противотанковые ежи из сваренных кусков рельсов и балок. Большой театр раскрашен чёрными полосами, как будто бы это сгоревшее здание. На площади Коммуны перед театром Советской армии (он тоже закопчен) смонтированы деревянные маскировочные макеты: меняющие ландшафт крыши, целые переулки. Выветриваютоя уже из памяти продовольственная карточки, лимитные столовые, выменивание выдаваемых сигарет на хлеб на рынке, трудности, которые оставались ещё долго потом. После работы — военная подготовка на Красной Пресне: маршируем, колем штыками чучела, осваиваем приемы рукопашного боя. Запись в ополчение. Часть товарищей отпускают на фронт, и они уходят навсегда, возвращаются единицы. Радости тех дней... Разве можно забыть весенний солнечный день, когда по Садовому кольцу провели бесконечно длинной колонной серую массу пленных немцев, недавно мнивших себя сверхчеловеками и победителями. Первая командировка на фронт. Ильменский фронт, 1943 год. Ранняя весна. Проезжаем Вышний Волочек, Валдай. Отсюда недавно отогнали немцев. В глухом лесу землянки: КП. Потом на расположенный неподалёку аэродром 6-й воздушной армии, знакомство с инженерами по спецоборудованию, с майором Григоряном. A на следующее утро налёт, бомбёжка, всех выводят в лес, а я (чуть-чуть неловко и смешно сознаться), по совету бывалого человека — капитана Павла Петровича Донцова, вдвоём с ним на эти час-полтора залезаю под железную кровать. Мы мирно беседуем, а снаружи бухают бомбы. Позже солдаты из укрытия расстреливают неразорвавшиеся «лягушки’’ — опасные бочоночки с пропеллерами, высыпавшиеся из кассетных бомб. Выстрел, большое красное пламя и грохот на всю округу. Через пару лет знакомство с «лягушками» пригодилось, когда они попадались уже в Германии. Долгие месяцы карандаш на карте чертил страшные линии. Эти чёрные линии и заштрихованные куски подходили к самой Москве, потом к Волге, охватили часть Кавказа. Но все чаще голос Левитана с особым подъёмом провозглашал приказы Верховного Главнокомандующего, и прожекторы ужe с совсем другими целями направляли в небо свои бегающие лучи. Не разрывы зенитных снарядов, а разноцветные огни салютов освещали вечернее небо, и толпы радостных москвичей уже не думали об убежищах. Весну сорок пятого автор этих строк встретил в Силезии (тогда ещё немецкой) и с конца апреля был в Берлине. Это тоже были командировки на фронт, уже длительные. На другой день после взятия рейхстага, когда ещё горели его подвалы, с его крыши мы видели последние пожары и взрывы. Было обмундирование, погоны и личное оружие, но стреляли мы через несколько дней только воздух. Сотни тысяч бойцов в городе и вокруг него радостно тратили свои снаряды и патроны, плакали и смеялись, грохот стоял неописуемый, и то, что было у людей на душе, не сможет выразить никакой рассказ. Какие мы были тогда молодые! Н.И. Чистяков